В журнале «ТЕRRА ECONOMICUS» в 2016 году были опубликованы три статьи его главного редактора О.Ю. Мамедова под заглавиями: «Нам нужна не реиндустриализация, нам нужна – реэкономизация!», «”Троянский конь” директивности» и «В поисках “внеэкономического” производства» (соответственно № 4, № 2 и № 1).

Статьи примечательны тем, что во всех трёх статьях уважаемый профессор избрал объектом своей безоглядной критики всего лишь один экономический механизм – плановость, а предметом любвеобильной апологетики также только один феномен – рынок.

Подобных продуктов в наше время встречается немало и они уже в достаточно большой мере набили оскомину по простой причине – предельной идеологизированности рассмотрения, что имеет следствием подмену научности и всесторонности анализа верой в непогрешимость своего частного мнения. Именно этими соображениями, по большей части, проникнуты и статьи Мамедова. Сами по себе они не стоили бы внимания, если бы не его должность главного редактора серьёзного журнала, который использует служебные возможности для демонстрации своей ангажированности.

Казалось бы, спорить с идеологической ангажированностью бессмысленно – верующего человека, как показывает история, даже угрозой смерти не переубедить, но мы этого делать и не собираемся, рассмотрим доводы профессора сами по себе (в скобках указаны номера журналов).

В первой статье автор, подвергая сомнению идею о необходимости реиндустриализации, пытается доказать не только её невозможность, но и ненужность, обосновывая этот вывод тем, что реиндустриализация невозможна без применения плановых механизмов, но, поскольку, по мнению Мамедова, плановость имеет следствием усиление роли государства, то это будет гибельным для экономики в целом и потому предпочтение следует отдать рынку в чистом виде без какого-бы то ни было участия государства. Но не будем голословными, дадим слово профессору.

Бросается в глаза, что Мамедов как-то пренебрежительно пишет о «модной в последнее время идеи реиндустриализации нашей экономики» (№ 4).

Не модной, уважаемый профессор, а жизненно необходимой. И не в последнее время, а с восьмидесятых (как минимум) годов прошлого века. В последнее же время эту тему весьма грубо навязывает сама жизнь – либо реиндустриализация, либо архаизация, депопуляция и дегосударствизация.

Словечко «модно», совершенно неуместно для обстоятельного разговора на данную тему и, тем более, для серьёзного учёного. Тем не менее, автор вполне сознательно употребляет термин, пошло звучащий применительно к тяжёлому состоянию нашей экономики, и, тем самым, принижает важность проблемы реиндустриализации. Причина такого пренебрежения объясняется стойким неприятием Мамедовым какого-бы то ни было влияния государства на экономику, поскольку «большинство публикаций о реиндустриализации, намеренно или стыдливо, но признают её государственную сущность» (№ 4). А это, считает Мамедов, смертный грех.

Тем более, что, как оказывается по Мамедову, «реиндустриализация – почти принятая модель развития отечественной экономики на предстоящий посткризисный период» (№ 4), а это, согласно взглядам автора, чревато тяжёлыми последствиями. Его бы устами да мёд пить (имеется ввиду заявление, что модель реиндустриализации почти принята). Увы, это утка, вылетевшая из-под пера автора. Где он увидел эту «принятую модель»? Да она дружно третируется либералами во власти и мамедовыми в либеральствующей печати. Разговоры либералов и некоторых чиновников от власти о реиндустриализации являются не более чем дымовой завесой, призванной отвлечь внимание общественности от тяжёлых проблем общества, мы ни на шаг к ней не приближаемся. Даже наоборот, всякое промедление делает её всё более проблематичной. Но Мамедов стоит на своём – только бы не участие государства в реиндустриализации.

Причём интересен путь, которым следует, по мысли автора, реиндустриализироваться, если уж этого не избежать – «сначала надо определить, что такое реиндустриализация и каков её санационный потенциал, затем поставить диагноз проблем российской экономики, а потом уже совместить оба полученных результата, чтобы определить – может ли реиндустриализация решить проблемы российской экономики?» (№ 4).

Вообще-то при решении проблем ответственные люди делают как раз наоборот – сначала ставят диагноз, а затем определяют, что предпринять. Совмещение же результатов (хотя логично было бы говорить об их проверке, а не о каком-то неуместном совмещении) того и другого возможно только апостериори, в процессе реального преобразования экономики, но никак не априори – подобные процедуры «совмещения», предпринимаемые на профессорских кафедрах и совершенно не учитывающие реальности (сиречь «оврагов» по которым ходит действительное производство) как раз и приводят экономику к такому состоянию, в котором она сейчас и находится. И, к слову, потенциал реиндустриализации созидательный, остаётся только догадываться, что автор имел ввиду, говоря о её «санационном», т.е. разрушительном потенциале. И это ещё один идеологический посыл автора, как бы невзначай им подсунутый.

Как далее выясняется «экономическая суть реиндустриализации… – это стимулирование экономического роста за счёт государственного бюджета, в целях модернизации устаревших и появления новых отраслей промышленности» (№ 4).

Даже если согласиться с авторским видением процесса реиндустриализации, то формулировку следует признать совершенно нелогичной. Всё происходит с точностью до наоборот - вначале пусть даже «за счёт государственного бюджета» происходит «модернизация устаревших и появление новых отраслей промышленности», и только затем следует (а может и не следует, это будет зависеть от того, кто и как проводит модернизацию) «экономический рост». Следует отметить авторский акцент исключительно на государственном бюджете как источнике средств для модернизации (как будто других источников в природе не существует). Как мы впоследствии увидим это сделано Мамедовым не случайно, а вполне намеренно, чтобы дискредитировать необходимость участия и роль государства в реиндустриализации.

И здесь Мамедов проговаривается о главном, ради чего и была им написана обсуждаемая статья, это буквально крик души либерала, у которого злые люди собрались отобрать любимую игрушку – рынок. О, ужас, «поневоле возникает подозрение – уж не для противодействия ли рыночным реформам задумана технократическая идея “реиндустриализации”»? И действительно, тут же следует сакраментальный вопрос: «Но, позвольте, а чем же мы занимались последние 15 лет, если не этим же» (№ 4)? А дальше у автора только восклицательные и вопросительные знаки – до чего, дескать, довели экономику

Но, оказывается Мамедов расстроен не тем, в каком убогом состоянии находится экономика страны, а увеличением присутствия государства в экономике: «Так стоило ли ради этого (т.е. ради вмешательства государства – прим. наше) целому поколению куролесить по социальным буеракам, чтобы оказаться там, откуда оно вышло 25 лет назад?» (№ 4).

Наш катедер-экономист демонстрирует странную логику – он как бы не видит, что именно либерально-рыночные реформы привели экономику к такому жуткому результату, что даже либералы, находящиеся у власти уже четверть века, были вынуждены использовать силу государства для, хотя бы некоторого, приостановления падения, о росте и речи нет. И насколько же лицемерен профессор в пассаже о возвращении экономики к пункту, из которого она вышла, якобы, 25 лет назад. Да если бы экономика вернулась к тому пункту и речи бы не было о дилемме реиндустриализация-катастрофа, был бы хоть какой-то, пусть и устаревший, индустриальный потенциал. Неужели он говорит это всерьёз, неужели не чувствует разницы?

Для закрепления утверждения о порочности участия государства в усилении экономики повторяется, по сути, прежний пассаж: ««Но самый большой порок реиндустриализации заключается в том, что в ее модели основным источником роста национальной экономики по-прежнему остается государственный бюджет, и до сих пор другого источника не создано… бизнес так и не стал у нас не только ведущим, но даже самостоятельным сектором экономики» (№ 4). И снова, как это обычно и бывает в недостоверных утверждениях, логическое противоречие: то государство является «основным источником» средств, то оказывается, что «другого источника не создано». Но если государство «основной» источник, значит есть и другие, не-основные – а это уж никак не отсутствие других источников. И заявление, что «бизнес так и не стал самостоятельным сектором экономики» есть не что иное, как косвенное признание наличия другого, пусть и «несамостоятельного» источника финансирования. О причинах же «несамостоятельности» бизнеса Мамедов предпочитает не говорить, иначе придётся соскользнуть на совершенно другую тему – тему коррупции и всесилия высшего (прежде всего и главным образом) чиновничества. При этом придётся признать, что не государство само по себе создаёт коррупционные схемы, а чиновничество, используя авторитет и силу государства.

Ну а кто виноват в сложившемся статус кво? Либеральный режим вот уже много лет создаёт крупному бизнесу, прежде всего сырьевому и финансовому, огромные преимущества перед всеми другими формами предпринимательства и получает от этого свою баснословную бюрократическую ренту. Фактически получается, что Мамедов, протестуя против участия абстрактного государства, протестует не против коррупционного режима, а против того, чтобы, сломав коррупционные схемы, направить средства, разворовываемые сейчас чиновно-олигархическим кланом, на реиндустриализацию страны.

И это при том, что Мамедов отмечает полный провал режима – «мы так часто наблюдали неэффективность расходования бюджета на разного рода амбициозные проекты и такие масштабы его расхищения (по последним данным до 50,5% нашей экономики «укрывается» от государства в тени)», и потому «в последние годы движение нашей экономики идёт по кругу: от кризиса – к кризису» (№ 4). Так что же, и дальше ничего не делать и молча развалиться окончательно?

Ведь и сам Мамедов признаёт – «проблемы нашей экономики порождены тем, как она организована сегодня,… причины кризиса российской экономики заложены в самой ее организации,… нами создана диковинная, «кризисогенерирующая» организация экономики» (№ 4).

Так почему бы не сказать об этом прямо – это создано не безличными «нами» и не абстрактным государством, это существующий властный режим, представленный конкретными лицами, разрушительно действует на экономику, это их конкретные, вполне сознательные, антиэкономические действия ведут к деградации страны, а не принцип участия государства в экономике как таковой. И в этом пункте мы выходим на верхний уровень общественных производственных отношений (которые, кстати, Маркс определял как отношения воспроизводства жизнедеятельности в целом и только потом как собственно отношения в процессе производства) – в сферу политических отношений, которые являются концентрированным выражением экономических отношений. И тогда становится ясно, что без смены политического вектора развития и, прежде всего, политического руководства страны, формирующего этот вектор, никакая реиндустриализация невозможна в принципе. Но Мамедов этого упрямо не желает видеть. Впрочем, мы отвлеклись, вернёмся к его сентенциям.

Поскольку от глубокого научного анализа механизма плановости Мамедов сознательно уклоняется, то ему не остаётся ничего иного, как скатиться к сугубо эмоциональным восклицаниям: дескать, это «управленческая туманность, имя которой – “планирование”», и потому планирование не что иное как «примитивный инструмент» (№ 2).

Эти эмоциональные инвективы Мамедов дополняет утверждениями и вовсе противоречащими исторической правде – «ни в одной стране приписываемые планированию достоинства не были им продемонстрированы» (№ 2). Комментировать это даже как-то неловко, а потому достаточно напомнить, что без вмешательства государства в экономику (пусть и не всегда компетентного) не было бы индустриализации, восстановления народного хозяйства после войны, последующих достижений мирового уровня в науке и современных сферах производства. Тот же факт, что эффективность советской экономики снизилась к 70-80 года прошлого века, свидетельствует о том, что механизмы планирования должны соответствовать сложности экономики, т.е. постоянно изменяться, совершенствоваться, усложняться. Более того, не просто соответствовать уровню и сложности экономики, а опережать её, видеть перспективу, что возможно только на научной базе и, прежде всего, на базе политэкономии, застрявшей в советское время в 30-40 годах и далее «Экономических проблем социализма» практически не продвинувшейся. Но это особая тема.

Следует сказать, что Мамедов является противником не всякого планирования: «Соглашаясь с достоинствами всех видов планирования, мы отказываем в них только макроэкономическому планированию.

…Эта опасность, по нашему мнению, исходит от того, что субъектом макроэкономического планирования может выступать только государство. Необходимость и неизбежность в обозримой исторической перспективе государственной организации общественной жизни и общественного производства… – вот в чем мы усматриваем опасность «внеэкономического» планирования для экономики» (№ 2).

Отрадно уже то, что Мамедов признаёт хотя бы возможность планирования на уровне единичного и особенного – предприятия и отрасли. Впрочем, стороннику рынка было бы весьма странно против этого возражать – любой капиталист, будучи яростным противником планового ограничения его самого, является ещё более ярым сторонником весьма жёсткого планирования внутри его собственного предприятия. Здесь Мамедов только следует в хвосте эмпирии, не смея противоречить исторически сложившейся капиталистической практике. Интересно, что он скажет, когда монополизация капитала достигнет такого уровня, что капитал будет планировать экономические процессы в масштабах государств. А до этого не так уж и далеко…

В приведенных утверждениях Мамедова интересно то, что единственным аргументом против участия государства в воздействии на экономику является его личный экзистенциальный страх перед этим фактом и ничего более. Никаких научно обоснованных экономических (тем более политэкономических) доводов не предоставлено. Да с точки зрения политэкономии таких доводов и не существует.

И причина этого экзистенциального страха Мамедова имеет объяснение со стороны самого Мамедова: «макроэкономическое планирование – не просто обещание общественно-рационального (и потому – социально-эффективного) использования ограниченных природных ресурсов, оно претендует на нечто большее – на превращение в инструмент сознательного регулирования общественного производства, т.е. экономики, а с ним – и всего общества.

…Что означает «сознательное регулирование экономики»? По-настоящему – это предложение перевернуть объективный механизм движения и организации общественного производства, заменив его «сознательным» планированием. В результате такой «перевернутости», пусть в теоретической модели, но надстройка становится базисом, а базис – надстройкой!

Это – отказ от научного экономического мировоззрения,… это – отказ от политико-экономической науки» (№ 2).

Вот именно, профессор! Сознательного воздействия всего общества на все общественные процессы, в том числе и экономические. Здесь каждое слово важно и стоит на своём месте. Мамедов невольно выразил суть свободного общества свободных людей и ужаснулся этому. Вот чего так боятся либералы и наш автор вкупе с ними. Но именно такое общество и является целью людей, защищающих свою человеческую сущность. Как видно, Мамедов себя к ним не относит.

Обращает на себя внимание и употребление Мамедовым понятий, никакого отношения не имеющих к защищаемой им парадигме рынка – базис и надстройка. Очевидно таким эклектическим посылом к марксизму (о, якобы, недопустимости пресловутой «перевёрнутости» базиса и надстройки) он пытается оправдать своё мнение. Странный приём – апологет рынка за доказательствами апеллирует к теории, считающей рынок исторически преходящим общественным феноменом.

В путанице соотношения базиса и надстройки Мамедов демонстрирует худшие черты советского официозного «марксизма», хотя он, наверное, прошёл советскую, также официозную, школу диалектики и политэкономии. Да ведь именно во взаимном влиянии базиса и надстройки заключается диалектичность общественного развития. На разных этапах общественного развития меняется активная роль того и другого. Даже обожаемый им рынок, сиречь капитализм, вступил на историческую сцену только тогда, когда появился новый класс и соответствующие ему общественные отношения и этот класс активными действиями завоевал гегемонию – т.е. свою идеологию (= надстройку) навязал всему обществу, а затем быстро перестроил и базис.

Кстати, и у Мамедова после вышесказанного следует пассаж, опровергающий утверждение о недопустимости «перевёрнутости»: «Экономика – дитя Природы и Общества. Своей «природной» стороной она независима от общества, своей же «социальной» стороной она подчинена обществу. Эта двойственная сущность экономики обрекает ее на сложнейшую диалектику – она и зависима от общества, и не зависима; она и управляет обществом, и сама им управляется» (№ 2). Другими словами, экономика зависима от общества, т.е. в значительной степени от надстройки.

В другой статье Мамедов пишет ещё более определённо: «диалектическая сущность экономики представлена определением ее именно как «общественного производства», потому что в той степени, в какой экономика является «производством», вот в этой степени она объективна, а в той, в какой она «общественна», вот в той степени она субъективна.

…В этих двух взаимоисключающих состояниях: она и объективна (как производственный процесс она подчиняется императивам природы), она и субъективна (как общественный процесс она подчиняется социальным императивам).

…В долгосрочном периоде доминируют производственные императивы, т.е. объективное, тогда как в краткосрочном доминируют общественные императивы, т.е. субъективное» (№ 1).

Т.е. экономика и объективна, и субъективна. Или, другими словами, экономика определяется как базисом, так и надстройкой (социальные, общественные императивы по Мамедову). Но они, в отличие от утверждения Мамедова, не только «взаимоисключают» друг друга, но и, напротив, одновременно дополняют – в этом их диалектичность.

Вот так Мамедов создаёт самому себе страшилки и мужественно их преодолевает, не замечая, впрочем, противоречий, которые громоздит одно на другое.

Так что если кто и отказывается от «научного экономического мировоззрения и от политико-экономической науки», то это сам Мамедов.

Отметим ещё одно интересное эмпирическое наблюдение Мамедова о социалистической «системе, за семьдесят лет ни единого дня не функционировавшей в нормальных (неэкстремальных) условиях, как это присуще любой самоорганизуемой экономике» (№ 2).

Автор сформулировал весьма серьёзное условие развития советской экономики, – экстремальные условия, - но даже не понял, что именно эти условия, условия перехода от одних общественных отношений к принципиально иным, диктовали императивность государственного вмешательства и плановости. Отдай руководство страны всю экономику в руки «самоорганизации» и, можно утверждать это совершенно уверенно, Мамедов не имел бы сегодня возможности писать о недопустимости плановости (скорее всего и самого Мамедова не было бы). Вновь вместо исследования условий – пренебрежение ими. И это научность? И ещё небольшое дополнение – где он видел самоорганизующуюся экономику, кроме как в учебниках экономикс? Таких в природе не существует, на экономику любого государства оказывается то или иное воздействие со стороны государства и даже надгосударственных органов – даже неудобно упоминать об этом тривиальном факте.

Приведём ещё одну цитату, косвенно третирующую плановость: «непредсказуемость и есть жизнь экономики, механизм ее движения. Преодоление непредсказуемости просто убьет экономику, останется только угрюмое, внесоциальное Производство» (№ 2).

Это просто шедевр: механизм движения экономики – её непредсказуемость. И это говорит человек, молящийся на рынок. А как же игра спроса и предложения, конкуренция, стремление к прибыльности, свобода движения капитала и т.д. – т.е. все те рыночные механизмы, которые только и движут рыночную экономику? И ещё совершенно дикое утверждение - если экономику сделать предсказуемой она погибнет. Но ведь все перечисленные механизмы даже в свободном рынке (которого, кстати, никогда и нигде не было) используются участниками рынка не вслепую, а на основании анализа и прогноза, т.е. рынок относительно прогнозируется (предсказывается) и по-иному никто из его агентов не действует. И ещё вопрос – почему производство «внесоциальное»? Оно давно уже общественное, как сам Мамедов неоднократно говорит, и, значит самое что ни на есть социальное? Ну уж а указание на «угрюмость» предсказуемой экономики сделано, очевидно, для усугубления впечатления об ужасности этой самой предсказуемости – и как жить в условиях предсказуемости честному рыночнику? Хорош уровень научности!..

Завершим обзор критических замечаний относительно плановости и вмешательства государства цитатой: «”государственная экономика” – это и есть “государственный социализм”: расходы – общие, за счет всего общества, а доходы – одной группе, бюрократии» (№ 2).

Чего здесь больше – глупости или ненависти? Думаю, второго. Подивимся и отойдём на всякий случай подальше. Но зато каков градус «научности» у человека, который в советское время доказывал обратное. Ему бы не перо, а топор и факел…

Посмотрим теперь, за что Мамедов так обожает рынок.

Прежде всего, выясним, что же в понимании Мамедова представляет собой рынок.

«И теоретически, и практически такое системное изменение, способное охватить и преобразовать всю национальную экономику, известно каждому экономисту, так как называется оно – РЫНОК: система последовательного перевода всех отраслей и сфер на рыночные основы функционирования» (№ 1).

Во-первых, в этом утверждении нет смысла. По Мамедову получается, что рынок - это перевод на рыночные основы функционирования. Тавтология…

Мамедов продолжает: «Реальный переход к рынку включает то, о чем говорили либералы все эти годы, – сокращение роли государства в экономике, развитие мелкого и среднего предпринимательства, развитие реальной конкуренции, снижение налогового бремени» (№ 1).

Какое убогое представление о современном рынке! А как же роль монополий, а роль финансового капитала, а противостояние государств и их блоков, а недостаток ресурсов, а лишние руки, а экология, а…. и много ещё чего? Но главное в том, что всё им перечисленное ещё далеко не рынок, даже если это и имеет место в действительности.

Наконец следует более внятное определение: «рынок всегда и везде есть система эквивалентно-возмездного обмена разнополезными результатами общественного труда» (№ 1).

Простим профессору ещё одну сущностную политэкономическую ошибку – на рынке обмениваются равнополезные, т.е. полезные для обеих сторон обмена продукты труда, а иначе и обмена не будет. Впрочем, не будем придираться.

Но суть рыночных отношений выражена верно – это обмен продуктами труда (в обмене выступают в форме товаров), которые 1. необходимы (полезны) каждой из сторон обмена и 2. обмен осуществляется на основании некоторого критерия равности товаров (по стоимости). В этих двух пунктах сущностное определение рынка, его понятие.

Но реализация данных общих принципов может осуществляться в многообразных формах в зависимости от конкретных исторически сложившихся общественных условий – т.е. в особенных формах.

Существовал ли рынок в первобытном обществе? С того момента как был произведён первый обмен – несомненно, иначе не возникли бы новые общественные отношения и не было бы общественного развития. (Во избежание кривотолков здесь же скажем, что отношения обмена (рынок) есть только одна из сторон многообразных общественных отношений, отнюдь не определяющая вектор общественного развития, хотя и очень важная). Обобщая скажем, что каждая форма общества имела свою форму обмена, т.е. свою форму рынка и каждая из этих форм зависела от конкретных, исторически сложившихся, условий. Именно эти условия и следует изучать при исследовании форм рынков, а не фетишизировать рыночные отношения как таковые.

Отметим, что в приведенном определении рынка нет никаких условий, налагающих ограничения на участие государства в формировании рыночных отношений не только как равноправного участника рынка, но и как внешнего рынку агента, определяющего какие-либо правила функционирования рынка в соответствии с названными условиями. Более того, государство как сила, стоящая над обществом в целом, необходимо будет влиять на рыночные отношения в своих интересах и эти интересы не всегда будут совпадать с интересами участников рынка. Но такие действия государства это, как правило, императив, диктуемый исторически сложившимися условиями. Вот пример научного подхода, не отягощённого эмоциональными всплесками и идеологическими заблуждениями.

Продолжим рассмотрение доводов Мамедова.

Если, по его словам, «чистая плановая экономика – когда один человек или группа лиц контролирует – что производится, а все предприятия работают вместе, изготавливая товары и услуги, которые планируются и распределяются правительством. Такие страны также называют «командной экономикой», то «чистая рыночная (капиталистическая) система совершенно свободна от внешнего контроля» (№2).

В своих сентенциях Мамедов повторяет мантры западных экономистов и идеологов, причём мантры с точки зрения логики лживые. В данном случае кто всё-таки планирует и распределяет – один человек, группа лиц или правительство? Неужели нет разницы? И, главное, от чьего имени и в чьих интересах действует правительство? Нетрудно сообразить, что в капиталистическом обществе – в интересах крупного капитала, в социалистическом – в интересах всего общества. Именно для затушёвывания этой разницы и выдуман западными экономистами сугубо идеологический термин «командная экономика». И Мамедов апологет именно такого идеологического подхода, не имеющего ничего общего с научностью.

Что касается «чистой рыночной системы», то где автор углядел таковую? А законы, регулирующие взаимоотношения частных капиталов, а межгосударственные соглашения о производстве и торговле, а монополистические сговоры, подавляющие конкурентов, а государственный бюджет, наконец, прямо влияющий на экономику? Можно назвать и такой пример «невмешательства» государства в экономику, как меры нового американского президента, по возвращению реального производства и, следовательно, капитала в страну. Названы только некоторые механизмы вмешательства государства в капиталистическую экономику, можно долго продолжать.

Мамедов пишет: «с рыночной экономикой приходят многие преимущества, главным из которых являются высокие темпы экономического развития» (№ 2). Про темпы лучше бы умолчал, тем более на фоне нынешнего застоя. Особенно высоки, надо думать, эти темпы в периоды кризисов. Эти же кризисы следует, очевидно, внести в список преимуществ.

Ещё Мамедова «поражает правдивость характеристики рыночной системы, не утаивающей негативные последствия «неплановой» экономики».

Но тут же, говоря о российской экономике, вошедшей в рынок, заявляет, что «прошло почти три десятка лет, а эпоха «лукавой цифры» – продолжается». А также, что в рыночной экономике «не существует никаких правил для обеспечения равенства и справедливости» (№ 2).

Чему же верить в столь щедром размахе определений?

Ещё интереснее следующее определение экономики: «экономика – не производство. Экономика – это система общественного производства, вырастающая из общественного разделения труда, которое требует не столько общественной координации затрат этого труда, сколько соизмерения результатов качественно различных видов труда. А это можно сделать только через приведение их к единому выражению, имя которому – стоимость. Поэтому планировать экономику – значит планировать стоимость. А такое планирование практически неосуществимо, так как стоимость порождается непредсказуемой конкуренцией независимых, самостоятельных, неогосударствленных производителей и потребителей» (№ 2).

Эх, политэконом… Вот результат усвоенного Мамедовым забетонировавшегося советского политэкономического официоза и полного непонимания диалектики – именно той диалектики, которую и советовал штудировать Ленин – по Гегелю. Нельзя отделять производство от экономики в целом – они тождественны, т.е. нераздельны. Более того – экономика это, прежде всего, производство, без которого нет потребления, в том числе производственного.

Далее – «соизмерение результатов качественно различных видов труда» это и есть «общественная координация затрат этого труда» - здесь у Мамедова тавтология.

Пассаж о том, что «планировать экономику – значит планировать стоимость» свидетельствует о непонимании Мамедовым сущности стоимости и её места в экономических отношениях. Да, сравнение затрат труда и обмен товаров происходит посредством стоимости, но планируется даже в рыночной экономике не стоимость, а все факторы производства к которым, в самом общем виде, относятся основной и оборотный капиталы. И такое планирование не просто возможно, оно действительно осуществляется в рыночной (и не только рыночной) экономике – ему ли не знать.

И ещё - стоимость создаётся в производстве, а в обмене только проявляется в форме меновой стоимости, которая и определяет цену, но не «порождается» конкуренцией. Конкуренция влияет только на размер цены. Мамедов снова всё перепутал.

К чести Мамедова следует сказать, что он не рассматривает рынок как вечный придаток к человеческому обществу. «Рынок уйдет с исторической сцены только при одном условии – когда отпадёт, исчезнет потребность (а потому и необходимость) в эквивалентно-возмездном обмене разнополезными результатами общественного труда» (№ 1).

Если бы эту предельно абстрактную декларацию автор дополнил условиями «отпадения», то тогда и выяснилось бы, что главным из них будет ликвидация частной собственности на средства производства. Именно она создаёт условия для дико-неэквивалентного обмена – одни продают свою рабочую силу, а другие присваивают продукт, произведённый первыми. Какая уж тут эквивалентность! Но автор предусмотрительно далее общей абстракции не пошёл, а то рухнула бы вся конструкция старательно возводимого им здания «справедливого и незаменимого» рынка.

Но что же предлагается Мамедовым взамен реиндустриализации? В противовес реиндустриализации профессор выдвигает идею экономизации – «нужна не реиндустриализация, а – РЕЭКОНОМИЗАЦИЯ, т.е. продолжение рыночных реформ» (№ 4).

А что представляет собой эта самая экономизация? Оказывается, достаточно «построить социальную систему, которая генерирует стоимость. Эта система называется "рынок"», поскольку, де, «именно из-за отсутствия рынка мы проигрываем стоимостную конкуренцию с другими странами (№ 4)».

Позвольте, профессор, стоимость «генерируется» в производстве, а не в некой выдуманной социальной системе. Чтобы знать это нет необходимости заглядывать в «Капитал», сей факт известен со времён А. Смита. А в «социальной системе» под названием «рынок» стоимость только выходит на поверхность общественных отношений (конкретно – отношений обмена), она проявляется, материализуется в форме цены, или, как модно сейчас выражаться, актуализируется и институализируется. Не будет производства – не будет и стоимости. До рынка дело даже не дойдёт! И именно отсталость и деградация производства ставят нас в крайне невыгодное положение в любом рынке, а не «отсутствие рынка». Именно по этой нехитрой причине «мы проигрываем стоимостную конкуренцию» со всеми странами, которые принято относить к разряду развитых. Именно по этой причине стране крайне необходима реиндустриализация, а не липовая «экономизация» - вот что говорит научный подход.

Но Мамедов, вопреки реальности и политэкономической науке, продолжает гнуть своё. «Современное общество характеризуется множеством критериев цивилизованности, но все они вторичны, будучи порождением «экономизации» производства – главным, основным, базовым критерием цивилизованности социума. Сегодня неэкономизированного производства не существует, различна только степень его экономизации». И даже более того, «чем выше эта степень, тем цивилизованнее общество» (№ 1).

Если вспомнить, что под экономизацией Мамедов понимает абсолютную рыночность, т.е. наличие полностью самостоятельной, ни от чего не зависящей и довлеющей над обществом сферы обмена (и где он видел такую?), то возникают сомнения по поводу адекватности его представлений.

Если согласиться с профессором, то следует отказать в цивилизованности древним Шумеру, Месопотамии, Вавилону, Египту с их высочайшей культурой земледелия и строительства. Не признавать цивилизованными древних греков, без философии которых не было бы современной философии. Считать варварами древних римлян, создавших великое государство и право, до сих пор именуемое римским. А о творцах средневековья, создавших шедевры литературы, живописи, архитектуры, а вкупе с ними французских просветителях и немецких философах-классиках и говорить нечего. Тем более нечего соваться со своим свиным рылом в цивилизованность по Мамедову России в любой её государственной ипостаси. Вот такая научность!

Но наш профессор, слава богу, всё-таки нашёл для сермяжной России лазейку в цивилизованность, спасибо ему.

«Основное системное противоречие между индустриальной («неглобализированной») и постиндустриальной («глобализированной») экономиками состоит в том, что для полноценного эффективного участия в глобальной экономике нам надо интегрироваться в неё в такой степени, которая требует передачи некоторых экономических функций наднациональным, международным экономическим институтам» (№ 1).

Я даже особо выделю соль идеи – «нам надо интегрироваться в неё в такой степени, которая требует передачи некоторых экономических функций наднациональным, международным экономическим институтам».

Вот профессор и назвал тот главный исключительно идеологический постулат, которым он и руководствуется в написании своих статей о чудодейственных возможностях рынка.

По Мамедову следует подчинить слабую и примитивную по современным меркам российскую экономику мощной и агрессивной экономике Запада, которую он умильно именует «глобализированной» и наделяет «глобальными возможностями». Да что там экономика, коготок увяз всей птичке пропасть – полная политическая зависимость воспоследствует незамедлительно. Такой итог непонятен разве что нашему профессору. Впрочем, скорее всего, более чем понятен, но заказ следует отработать добросовестно, а потому чего стесняться – пусть ваш сверчок знает свой шесток.

И ради вот этого примитивного совета аж в трёх журналах городился огород про «управленческую туманность, имя которой – “планирование”», её «примитивный инструмент», «командную экономику», ужас «государственного вмешательства» и дикую «нецивилизованность». И этот гнилой идеологический винегрет периодически сдабривался уверениями в его «научности».

А ведь этот человек наверняка уверенно твердил студентам в советское время о безальтернативности плановости, так же как сейчас на голубом глазу вбивает им в голову идею безальтернативности рынка. Как же можно ему верить? Люди с такой резиновой гибкостью мысли и совести будут утверждать что угодно: нужна плановость – пожалуйста, нужен рынок – не извольте беспокоиться. Так что впредь, встречая опусы Мамедова, будем бдительны – такой предельно идеологически ангажированный «учёный» способен в раже выполнения социального заказа заявить что угодно.

16.02.2017